Редкая птица улетит из Сочи, не побывав у Морского вокзала. А где он, там «Навигация». Сидит к марине задом, к городу передом — ждёт у Чёрного погоды. Работает женщина. Держит кораблик и лоцию, следит за скоростью и ориентацией людских потоков, слушает экскурсоводов. Они и рады стараться, тараторят, чьих рук дело высится над семиметровой чашей с живой водой. Автор десятков памятников советским вождям, Владимир Ингал изваял владычицу пучин в 1955 году. Вишенка у торта-морвокзала упала точкой в его строительстве.
У ансамбля из танцующих рыбин, сторон света и времён года вокруг вокзального шпиля тот же отец, что и у «Навигации» – профессор Ингал. Преподавал в Мухинском училище (СПГХПА им. А. Л. Штиглица, прим. SCAPP), о совместном черноморском проекте с Каро Алабяном говорил как о синтезе пространственных искусств. Скульптура разбавляет архитектуру курортностью, сглаживает углы, лишает пафоса монументальности. Праздник пластики особенно округло звучит по горизонтали, где возлежат сезонные фемины. Недосягаемые, свободные в своей наготе. Зима явно укрывается от ветра, если не от судьбы. По соседству юница чуть высокомерно позирует топлес весеннему солнцу. Лето высматривает из-под козырька, так ли чист горизонт. Хороши ли плоды, прикидывает Осень.
Первая скрипка возведения морских ворот, Каро Семёнович не вмешивался в скульптурную часть, давал не референсы, а выводил на задачу здания, предлагал материалы. В министерстве флота высотных дам утверждал мэтр Алабян. Взял удар на себя — от жадных глаз далеко стоят, подумаешь, грудь. Не вакханки какие. Те вон голые, с бубнами, однако ни один шахтёр не сдал путёвку. На наш фонтан ещё никто не жаловался, сказал бы сочинский скульптор Дзюбанов и как в воду глядел. Санаторий им. Орджоникидзе закрыт, а число фотографий с пляшущими нимфами не уменьшается. Легенда о том, что у влюблённого в медсестру ваятеля все шестеро на одно лицо, указывает на скромность гидов-мифотворцев, самое интересное — ниже. Взор не отвести от развесистых ягодиц, вылепленных как под копирку.
Во Дворце здоровья сатир меж барышень тоже никого не смущал, какие вопросы к копытным. А спросить бы Прокопия Дзюбанова о сидящих в основании фонтана — чьих будете? Прихотливо забранные кудри, волевые греческие профили, кисти рук поддерживают груди, ноги скрещены. В лучшие деньки мириады капель скрывали конечности, но со статусом заброшки ванна опустела, обнажила ласты.
На бульваре Пушкина, ныне самом коротком проспекте, в паре шагов от пляжа ещё одна девичья компания под завесой струй. Многоярусная ваза переполнилась, спины согнулись. Две пары дев синхронно умостились на черепахах и рыбах. У тех, что схватились за голову, за спиной сова. Многие мудрости, многие печали. Тем, что сжимают расправили пальцы у сердца, щекочет плечи рыбий хвост. Если верить байкам, композиция называется «Лето». Бабье, видимо.
Идея усаживать женщин к воде глубока — обе дают жизнь. Идея возносить их к небесам тоже не без основания. Креативный класс, витающий в облаках, представляют в столице отдыха Скульптура, Архитектура и Живопись. «Три богатыря» возглавляют Зимний театр, но, кажется, путают карты местной Мельпомене. Хотя за неё ещё в 1937-м всё решили, вот курортный рог изобилия и извергает: то Курентзиса с Бубликом, то Лиепу с Трофимом. А троица сверху по-прежнему ищет светлое за горизонтом. Следуя ещё одной туристической рассказке, олицетворения изобразительных искусств должны были опереться на рабочий класс – плотника с каменщиком, что в торцах Художественного музея. Якобы дамы слишком давили на мужчин — творцы из «Мухи» сделали статуи весомее, чем планировалось. Фронтон тогдашнего Управления ЦИК рассчитывал, что девы будут легче, не выдержал тяжёлой «надстройки». Городские мужи оставили себе «базис», а триаду взял Зимний — не пропадать же добру. Курорт не резиновый, но назад в Москву себе дороже – есть пить не просят, чувство полёта дарят и сторителлинг в придачу. Правда оказалась куда проще. Здесь как раз никакого синтеза не было, как в морвокзале. Архитекторы не работали в связке со скульпторами, ваяли своё, не сверялись. И женское трио, и мужской дуэт воспевали каждый со своей трибуны главную тему того периода – всесоюзную стройку. Чем стройка не театр?
Самые земные каменные сочинки – самые неприметные. И податливые. Одна ближе всех была к народу: жила у вокзала, слушала поезда, журчала ручейком из узкого горлышка кувшина. Годы и вандалы списали «Девушку с кувшином», вместо неё белеет свежая копия из армированного бетона – пришла на века. Пенсионерка по паспорту удалилась в садик Музея истории города-курорта.
Между Зимним и домом Удельного ведомства, у входа в сквер памяти фито фантазёра Венчагова, опустился на колени лев. Или тигр? Девочка на нём то надменная, то довольная, ракурс и настроение — вот в чём фокус Лолиты. Не похищение Европы, но милый оммаж. Развлекала отдыхающих в какой-то здравнице, переехала, укрылась в зарослях от снующей толпы. Буйная растительность будит в культурной памяти ещё одну картинку – джунгли примитивиста Руссо расступаются и дикая кошка не нападает, а покорно принимает зацветающую красоту.
Пальмовые веера и ветви с вечнозелёными листьями приютили ещё одну скромницу. «Девушка с цветком» некогда дежурила у гостиничных ступеней «Магнолии» да со временем ушла в тень. Но не потерялась. Бутон магнолии в пальцах вот-вот перекочует в волосы, как переместился когда-то в сознании аборигенов и отдыхающих в символы Сочи. Возможно, и с подачи Виктора Глухова.
Художник разбросал свои монументальные автографы на стены Дома культуры, у отелей, санаториев, по скверам и улицам. На Цветном бульваре ломает стрелы его уверенная всадница. Обернулась в прошлое, вскинула над головой оружие, треск – там ему и быть, чтобы с лёгким сердцем ворваться в завтра.
Найдётся ли в России другой, так скульптурно воспевающий женщину город? Плодоносящий сад, рай под солнцем, здоровье и мощь, сила и покой. Она – гора, земля, вода. Курортная поэтика как ускользающая в буднях красота.
