Колонка Ольги Шутовой
Помните историю метеоролога Фила Коннорса, попавшего во временну́ю петлю на ежегодном праздновании Дня сурка в городке Панксатони? Фильм вышел на экраны в 1993 году, а в начале 2000-х я поняла, что этот сюжет и не выдумка вовсе. Как и где поняла? — А 31 декабря, за столиком в купе поезда дальнего следования — в купе, которое стало для меня новогодней манадриново-оливьешной поляной на целых семь лет. И как же после такого не поверить в замусоленную примету — «Как Новый год встретишь — так его и проведёшь»?
Я текстовый блок. Нажмите кнопку редактирования, чтобы изменить этот текст. Разнообразный и богатый опыт постоянный количественный рост и сфера нашей активности требуют от нас анализа позиций.
Дух яичной скорлупы и копчёной колбасы, пережаренных котлет и куриц из фольги. Крепкий сладкий чай, казённые подстаканники и влажные простыни. Несмываемый культурный слой копоти и мочи в туалете, сосед по купе Геннадий Викторович с миролюбивым животиком и вражеским храпом. — Примерно в таких декорациях дальнего следования я провела семь новогодних ночей подряд. Причины довольно прозаичны — официальный отпуск зимой брать не хотелось, а вырваться на неделю из одного северного-северного города — очень. Но самолёты не летали по погодным условиям, а каждый день первой недели года — на вес золота. Поэтому 31 декабря, когда все годовые отчёты уже были сданы, я плюхалась в вагон и мчала из снегов, притихших от мороза творожистых туманов и студёной земли туда, где тепло, море-океан и загорелые люди.
В поездах люди были совершенно другими — уставшими, с отсиженными лицами землистого цвета. Объединяло нас всех одно — мы точно знали, что Новый год отмечать непременно нужно. А ещё русский человек чётко знает, что на праздничном столе, пусть даже ограниченном крошечным островком купейной столешницы, должно быть минимум две вертикали — шампанское и ананас. А потому у каждого пассажира в чемодане была припрятана пузатая бутылка игристого и эта уродливая гигантская ананасовая шишка. И бенгальские огни, конечно же. Куда без них?
Новогоднюю ночь в поездах дальнего следования я встречала с самыми разными товарищами по несчастью. Были статные женщины, похожие на Фрекен Бок, и хлопотливые старушки. Ипохондрики, готовые сутками рассказывать о плохой кардиограмме, аритмии и давлении, и студенты, покуривавшие в туалете что-то очень ароматное и явно запрещённое. Начальники и секретарши, любовники и не очень. Но больше всех мне запомнился тот самый Геннадий Викторович с миролюбивым пузиком и дырявыми носками.
Он сел в поезд, следующий до Сочи, на маленькой станции посреди тундры 31 декабря 2005 года в 22:15 по московскому времени. В купе я была одна. Геннадий Викторович — рыхлый такой лысеющий мужчина смутного возраста — сразу сообщил, что он командировочный геодезист, и предложил накрывать новогодний стол. Геодезист вынул из затрапезной сумки бутылку водки, банку шпрот, мандарины и пластиковый стакан, складывающийся гармошкой. Тут же налил себе, жадно отхлебнул, посмотрел в окно на чернильную мглу, в которой отражался он сам, и задумчиво сказал:
— Я вот сейчас стоял на платформе и думал: движусь ли я относительно поезда, если поезд движется, а я стою на месте?
Мой ответ ему не нужен был, потому что он тут же добавил:
— Пару лет назад я отстал от поезда, замешкался в буфете на промежуточной станции. Дело было как раз в новогоднюю ночь. И знаете, с тех пор я в поездах нахожу особый смысл. Всё это очень и очень серьёзно.
Серьёзнее было некуда. После третьего стакана горячительного суррогата свободы Геннадий Викторович начал читать стихи собственного производства. О снеге, упругой женской груди, чреслах, старушке-матери и смерти — вот именно в такой последовательности. Графомания — форма бандитизма, конечно, она крадёт время и причиняет мозгу читателей-слушателей колюще-режущие страдания. Но Геннадий Викторович читал свои рифмы с такой безвыходной нежностью, что сложно было не проникнуться. После четвёртого стакана повествование Геннадия Викторовича стало совсем лоскутным, он заснул, с выражением пукнул и уже через минуту проснулся — свеженький и юный как мир. За пять минут до полуночи позвал меня в тамбур жечь бенгальские огни.
Это сегодня поезда рафинированные и приличные, вагоны округлые и бесшумные. А в начале 2000-х это ещё были гремящие махины, в тамбурах люди курили, обсуждали жизнь, выясняли отношения после фразы «а ну-ка, выйдем поговорить», тихо плакали, переживая разлуку. В новогоднюю ночь тамбуры в поездах дальнего следования и вовсе лоснились, переливались, становились средоточием радости — здесь рикошетили пробки от шампанского, самые неунывающие пассажиры жгли бенгальские огни, выпускали в потолок конфетти из хлопушек и поздравляли друг друга по принципу «кто всех переорёт». К пассажирам запросто присоединялись пьяненькие проводницы в мятых мундирчиках и тоже душевно выпивали, чокались гранёнными стаканами и светились от счастья.
В ту новогоднюю ночь они попросили нас не тратить все хлопушки в тамбуре, потому что в 00:20 по расписанию была крупная станция. Вот там и отметим хорошенько! — решили все и стали не на жизнь, а на смерть дружить домами, то есть купе. Мужички, которые пировали по-холостяцки, на газетах, начали ходить в гости к буржуазным соседям, у которых свои скатерти и даже сервировка. Одиночки — к семейным, девицы — к парням. А Геннадий Викторович по-прежнему читал мне стихи. Уже весьма эротического содержания. Помню, там была рифма «её бедро привело меня в метро». И вот, долгожданная станция. Поэт мой накинул дублёнку и побежал в привокзальный буфет за добавкой.
Спустя 7-10 минут я запереживала, потому что геодезиста не было. Спустя ещё мгновение во мне проснулась внезапная сердечность: где же вы, Геннадий Викторович? Кому целуете там руки? Или встретили бедро, заманившее к метро? Геннадий Викторович так и не вернулся. Поезд тронулся. Проводницы успокоили меня — мол, забрёл в другой вагон или вообще в вагон-ресторан, скоро нарисуется.
Но он не нарисовался. Меховая шапка и стаканчик, складывающийся гармошкой — вот и всё, что осталось от поэта на столике в купе. 10 лет прошло, а меня до сих пор не покидает мысль, что мёрзнет этот геодезист-рифмоплёт сейчас в дырявых носках у неродного северного вокзала, смотрит в ночное небо и спрашивал себя: «А движусь ли я относительно поезда, если поезд движется, а я стою на месте?»
