«Когда я снимаю кино, то за секунду у меня 24 шанса поймать момент, а в фотографии — всего один»

С 1 по 5 декабря в отеле «Моне» прошла фотовыставка «Хоста Парк». Посвящена она была, как можно догадаться, процессу возведения «Хоста Парка», который на протяжении полугода фиксировали на плёнку. Автор проекта — фотограф, режиссёр и кинооператор Станислав Крайник. Про Стаса можно рассказать много интересных фактов. В карантин-2020 он переехал в Сочи из Лос-Анджелеса. А в прошлом году вышла его документальная лента «Волна 41» о родоначальниках камчатского сёрф-движения. В преддверии выставки, мы решили поговорить со Станиславом. Но интервью от людей не настолько погружённых в культурный контекст — это не так интересно. Не так интересно, как беседа двух художников и визуализаторов. Поэтому за нас со Стасом поговорила Наташа Санникова, автор выставок «Волн нет», «Волнение», «Мимикрия», «Пас длиною в сто лет» (её последняя работа, посвящённая столетию волейбола, что в январе будет выставлена в Московской Государственной думе), фотограф с многолетним стажем, и просто коренная сочинка.

Давай, расскажи мне про свой фильм.

Было сложно найти более интересную тему, потому что это фильм про то, как быть настоящим человеком в невероятных условиях. Казалось бы, какие невероятные условия? Камчатка — очень красивый сеттинг: вулканы, океан, космическая природа. А люди, живущие в маленьком неразвивающемся Петропавловске, только смотрят на эти величественные «фотообои» до которых очень сложно и дорого добраться. И в этих условиях существуют два человека, один из которых открыл первую школу сёрфинга, а второй запечатлел этот путь на камеру.

То есть открыл россиянам глаза на то, что они могут кататься и дома.

Камчатка, это не Москва, где постоянно кипит жизнь и огромное комьюнити людей с интересами на любой вкус, Камчатка — это безумно красивая природа, но оставшийся в прошлом Петропавловск. И для меня всё время было невероятно интересно, как в этих условиях можно гореть, любить и создавать то, чего в этих условиях никто никогда не делал. Петропавловск суров своим нравом и по сей день. И вот здесь существует Антон Морозов, который в таком месте контрастов нашёл в себе силы кататься на доске в ледяном океане. И одно дело, если бы это происходило в месте, где есть куча возможностей, где есть комьюнити, но на Камчатке не было ничего. Впоследствии Антон стал основателем первой российской школы сёрфинга, которая теперь принимает людей со всего мира.

Он скорее не про соревновательный сёрфинг, а про сёрфинг как явление души.

Он человек, который несёт гигантскую ответственность. А теперь ещё и за развитие детского сёрфинга на Камчатке. В фильме как раз прорабатывается этот вопрос, а как сейчас живёт человек, который прошёл настолько сложный интересный путь. Как он справляется со стагнацией, какие выводы делает. Двигается он дальше или остаётся на месте. Так же, как и Миша Мороз. Он вообще уникальный, обладает огромным талантом, снимает невероятные фильмы, но часто жалуется на то, что хочет уехать в Москву подальше от съёмок одной только природы. Хотя многие могут только мечтать о такой работе, как у Миши. И вот два этих персонажа, прошедшие свой уникальный путь, сталкиваются с такими проблемами в жизни в фильме. Это абсолютно художественная переработка, жизни двух персонажей в уникальном сеттинге. То есть по факту все эти вулканы, вся красота не играют никакой роли. Самую важную роль там играет то, что происходит внутри этих людей.

Слушай, я же смотрела фильм. Вся эта природная красота, на мой взгляд, большую роль играет в фильме. Потому что ты цепляешься за визуал, ты видишь картинку и как раз ощущаешь этот контраст между той реальностью социальной и красотой природы.

Потому что я реалист и понимаю, что для того, чтобы зрителя комфортно погрузить в сложную историю, ты не можешь визуально его ударить лопатой по лицу.

Множество режиссёров с тобой бы не согласились.

Я могу привести множество примеров таких режиссёров, которых уже после смерти стали смотреть и понимать и то с трудом. А когда они при жизни показывали своё кино, оно не было понятным, потому что отсутствовала визуальная часть диалога со зрителем.

О чём твой фильм тезисно, не в контексте персонажей, а что ты хотел сказать?

Я ничего не хотел сказать. Я хотел визуализировать судьбу двух людей в невероятных условиях. Вывод до сих пор остаётся открытым. По факту это художественная экранизация судьбы двух людей в невероятных условиях. Когда у тебя существует природа как с другой планеты — историческая, мощная, монументальная, вечная, и Петропавловск, который, наверное, вообще мало подходит для комфортной жизни людей. Но при этом там образуются абсолютно феноменальные личности.

Ты же работал в Штатах, у нас так же, как там? Цех работает немножко иначе, насколько я знаю, у нас бюрократия побеждает кого угодно, и она сильнее, чем где-либо.

Я скажу так, что у нас кинобизнес зарабатывает ещё до того, как кино выходит в прокат. И это уже о многом говорит. В Америке сначала делают кино, а потом зарабатывают деньги. Здесь надо понимать, что есть такие условия, можно на них сетовать, а можно просто брать и делать кино.

Каково это — быть режиссёром в современной российской действительности, который снял полный метр и показал его в кинотеатре? Что-то изменилось в твоей голове, когда это произошло? Как ты себя ощущаешь сейчас?

Это прекрасно. Единственное желание было — продолжать делать кино дальше. Потому что для меня это одна из самых сильных форм искусства, с помощью которой можно вести диалог со зрителем. Когда видишь полные залы кинотеатров в Новосибирске, Владивостоке, Москве, тысячи людей с которыми получилось наладить контакт и рассказать историю, просто хочется делать дальше.

У тебя есть новый проект?

Да, и на него даже получилось найти хорошее и полностью независимое финансирование. Я его должен был снимать немного раньше, но, к сожалению, из-за смерти мамы, не удалось приступить к съёмкам летом. Но ничего страшного, я думаю, что весной-летом начнём, причём проект будет не на русском языке.

Ты снял фильм, далее была пауза или ты уже к тому моменту понял, что будешь делать выставку? Это было в августе–сентябре после презентации фильма.

В Лос-Анджелесе у меня есть очень хорошая подруга Элеонора Кесса. Она топовый папарацци. Но это очень стрессовая работа, поэтому она постепенно от неё отошла. В итоге она оказалась в ассоциации фотографов Италии, которая занимается разными культурными штуками. В том числе у них есть опция приглашать зарубежных фотографов и помогать им с выставками, предоставлять помещение, обеспечивать печать. Элеонора, естественно, написала мне, так как знает, что я фотографирую всегда. Ты не можешь быть оператором постановщиком и не фотографировать. Каждый раз, когда ты нажимаешь на кнопку спуска, фотография тебя учит, а плёночная фотография учит тебя в 10 раз более жёстко и эффективно.

Я до сих пор считаю, что если ты решил быть фотографом, то должен сначала снимать на плёнку. Хотя бы полгодика даже не трогать цифровую камеру. Пока не допрёшь, как это вообще работает.

Это, как и с любым визуальным искусством. У меня много друзей художников по всему миру, у которых солдауты картин в первую секунду, и они все фотографируют. То есть без фотографии можно даже не соваться в более серьёзный визуал. Либо это просто профанация. И Элеонора мне говорит — «давай соберём какую-то коллекцию». Сначала я согласился, но потом понял, что это не несёт никакого смысла. И предложил подождать, потому что пока у меня нет какой-то темы. Меня всегда больше интересовали сложные человеческие судьбы, у которых ничего не лежит на поверхности, которые с совершенно немыслимыми поворотами и петлями выворачивают тебя наизнанку.

Не могу не спросить, когда ты приехал в Сочи, думал, что будешь сёрфить вместе с ребятами?

Нет, не думал. Сёрфинг — отдельная тема. Когда я приехал, видел только одну фотографию Хосты. Открыточную. Забавно, что у меня сейчас такой же вид из окна. И я всегда люблю такие же истории. Когда на поверхности у них вроде ничего нет, но как только ты погружаешься в историю и такой — «вау!», погружаешься глубже — и уже не понимаешь, что происходит, ещё глубже — тебе просто хочется транслировать эту историю как можно скорее. Если подходить к теме выставки, я знал, что у меня есть отличные фотографии почти из любой точки земного шара, но собрать из этого выставку, рассказать сильную историю было невозможно. Тогда Андрей, основатель Khosta Spot, говорит, что хочет построить пространство Khosta Park. И вот я смотрю на взрослого мужика с бизнесом, который не хочет построить очередную кофейню или ларёк, а хочет изменить пространство самым неподходящим и необычным способом. Не для текущего момента в мире и стране. Причём это неглупый человек. Просто вот так немыслимо происходит.

Идеалист.

Так он это и не идеализирует, а делает. Так же как в фильме. Что заставило Антона в водолазном гидрокостюме пойти сёрфить в ледяной океан, когда этого не делал никто. И здесь та же история. Передо мной стоит человек, он делает вещь, которая кажется нелогичной, непонятной, но одновременно смелой. Нет прямой из неё выгоды. И у меня сразу в голове начинает всё бурлить.

Когда люди говорят такие вещи — «я создам», «я сделаю», большинство ничего не делает от слова совсем. Особенно если это стройка чего-либо. Здесь гигантская бетонная конструкция. Это всё выглядит невероятно. Я понимаю, что это случается. Дальше была просто битва с собой, потому что я привык снимать художественно постановочно. А здесь мне нужно было найти маленькое окошко, маленький срез этой ситуации, который подойдёт, и, сделать это нужно было в процессе, который не останавливается ни на секунду. Человек меняет пространство. Так это ещё и изменило ход времени. То, что в Хосте десятилетиями не менялось, начинает быстро трансформироваться.

Дальше мне пришла в голову идея. Я хотел, чтобы, когда человек будет смотреть на фотографию, он смотрел на живые органические частицы, чтобы он присутствовал в том самом моменте. Я столкнулся с тем, что сделать ручную оптическую печать крупного формата на выставку можно в России только в одном месте. ГЭС 2. Но, просто так туда не попасть, нужно стать резидентом и выиграть open call. Надо так надо. Я становлюсь резидентом, выигрываю open call. Я работал с Андреем Шагиным — единственным человеком в России, который может напечатать оптически такой крупный формат со сложным кропом и цветом. Нам нужно было в несколько месяцев уложиться. И не ради того, чтобы все сказали «вау, какой ты крутой». Это для того, чтобы зритель присутствовал в моменте фотографии, чтобы испытал нужный визуальный опыт, чтобы прочувствовал всю эту историю и концепцию, больше не для чего.

Мы живём в мире, где всё очень схематично и сплошные репродукции. Вот вы смотрите на работы художников в книжках А5 и А4 и не видите то огромное количество деталей, как изначально задумывал автор. Поэтому здесь нужно ввести одну важную строчку: «вы сейчас смотрите на схему, чтобы испытать настоящий опыт от этого произведения нужно смотреть оригинал».

Сколько ты снимал выставку?

Весь съёмочный процесс занял полгода.

Сколько у тебя ушло катушек плёнки?

Сто двадцать среднего формата.

То есть ты сделал 1200 кадров. Сколько в итоге осталось?

Двадцать.

Предположим, ты не такой педант. Предположим, ты снимал бы это на цифру, 120 тысяч фотографий. Можешь представить, как выбрать 20 из 120 тысяч?

Мне кажется, это невозможно. Просто физически. Я просто чуть с ума не сошёл, когда просидел со своими контактными отпечатками. Ты сидишь такой с зерноскопом или с магнефаером, рассматриваешь их днями и не можешь выбрать. Фотография учит меня делать выбор в процессе, не после. Выбор после — это уже монтаж, а не фотография. Многие думают, что фотография легче видео, потому что ты потом можешь что-то подкрутить, убрать, добавить. А на самом деле это гораздо сложнее, потому что, когда я снимаю кино, то за секунду у меня 24 шанса поймать момент, а в фотографии — всего один.

Я разделяю работу и то, что я снимаю для себя. На работе мои амбиции имеют вторичное влияние. Потому что на работе я выполняю задание и делаю так, как хочет клиент. И тут я начала снимать сёрферов, и на самом деле самый кайфовый период был, когда я снимала их для себя. И они меня не знали. Потом я выходила с каким-то небольшим количеством фотографий, выбирала из них 10 кадров. И они были отличные. Сейчас есть обратка оттого, что я всех их знаю. Они ждут от меня фотографий. И потом я схожу с ума. Но в итоге всё равно выбираю 10 кадров.

Ты всё прекрасно знаешь. Искусство — это не про ожидания зрителя. Поэтому у тебя фотография и не носит репортажный характер. Это важный момент. Мы с тобой познакомились и подружились в конфликте. Я обожаю такую историю, когда человек высказывает противоположную точку зрения, и ты с ней считаешься, потому что человек максимально компетентен в том, что говорит. Это потрясающе, и часто отсюда начинается абсолютная любовь и уважение. Тебе могут быть неинтересны эти темы, но ты будешь каждый раз следить и ждать, потому что в этом заложен какой-то невероятный смысл. Также как с фотографиями сёрферов. Есть репортажная фотография, она важна, нужна и хороша. А есть художественная фотография, и тут не надо сравнивать. Я сам поклонник художественной фотографии, но в этом плане мне не очень близка тема сёрфинга. Но я буду смотреть твои фотографии, потому что это сделано круто.

Ты сказал, каково быть режиссёром в современной российской реальности. Каково это — быть фотографом в современной реальности? Это ведь колоссально трудно.

Да.

Режиссёром себя не каждый может назвать, а фотографом себя назвать может буквально каждый первый, кого мы встретим по дороге из ресторана.

Этому тоже можно научиться. На самом деле институт репутации работает не только в Европе и Америке, в России тоже. Если ты работаешь над собой, над своей репутацией, не в плане того, что у тебя много каких-то грамот и медалек. А если ты набираешь вес как фотограф. Это значит, что каждое изображение, которое ты выдаёшь — серьёзный стейтмент. А в самоидентификации ты прекрасно понимаешь, что хоть двести тысяч человек назовут себя фотографами, твои произведения никак с этим не связаны. Не ты себя наделяешь этим званием, а гигантский путь взаимоотношений с аудиторией, которая чувствует это и понимает. Так же, как с финансовой сложностью. Ты знаешь, что твоя фотография может стоить как машина. Пусть хоть все вокруг фотографы, какая мне разница?

Вернёмся к выставке. Ты её отснял. Сколько времени ты её печатал?

Полтора-два месяца примерно.

Ты в голове уже знал, как это видишь. То есть цветная печать не цифровая, это колоссальный труд. Я пробовала, просто ад. Ты должен заранее знать всё досконально в оттенке, чтобы получить результат. Сколько вы с Андреем Шагиным печатали одну работу?

У меня в голове был концепт, как эти работы должны выглядеть. Потому что кадр классический 6х6, но там есть панорамные кропы. И работы размером метр на два. И в голове я представлял, как это будет выглядеть. Но в реале был шанс, что всё не это не сработает. То, что у нас получилось я уже понял только при финальной развеске выставки.

Давай расскажем незнающим людям, что это такое — оптически напечатать цвет.

Это печать с помощью фотоувеличителя. (фотоувеличиитель — проекционный аппарат, предназначенный для оптической фотопечати. Устройство создаёт действительное изображение негатива на фотобумаге или позитивной листовой фотоплёнке при помощи искусственного источника света.Спроецированное изображение чаще всего увеличено по сравнению с оригиналом. — прим. SCAPP).

Это изображение появляется на бумаге, потому что засвечиваются микрочастицы серебра. Это процесс, на который ты не влияешь.

Да, абсолютно не влияешь. Дальше тебе нужно этот листик погрузить в проявочную машину.

Метровый листик.

Да, двухметровый листик ты грузишь в проявочную четырёхметровую машину. По сути, не происходит никаких удивительных процессов.

Я с тобой не соглашусь, потому что это невероятно трудно. Это ты понимаешь и я. А люди не понимают. Ты берёшь три стёкла: голубое, жёлтое, розовое. И нужно с этими тремя стёклами поймать тот самый идеальный цвет.

Это из разряда того, как тяжело нарисовать круг от руки, почти невозможно это сделать идеально.

Это как крутить рулетку и всё время ставить на 23, надеясь, что оно выпадет.

Да, примерно так это и выглядит. Только вам нужно ещё напечатать. И так как это сложные большие форматы, нужно напечатать две их копии. А ещё выставка проходит в трёх городах, значит, три копии. И они должны быть одинаковые. Эти процессы очень сложные, вы должны досконально их знать. Не работает фраза «я художник, я так вижу». Все великие художники идеально знали базу, технику. Чтобы даже простейшие вещи становились произведениями искусства.

Эта техническая возможность зависит от тебя, а ты от неё — такой вот симбиоз.

Тут по-другому ничего не сделаешь.

Был у тебя опыт, когда, снимая выставку, ты себе придумал, визуализировал и пошёл, а получилось совсем другое, но даже лучше?

Да. У меня, скорее, был такой момент, когда я увидел в полном масштабе напечатанную фотографию, и для себя получил неожиданный эффект. В силу профессии я миллиарды изображений видел, а здесь понял — тут создано чуть больше для моего понимания.

Я помню твоё голосовое сообщение, и как я порадовалась тому, что ты сам обалдел, как круто получилось.

И оттого что это выше моего понимания. Я регулярно посещаю галереи по всему миру. Я создаю изображения в силу профессии. Но здесь такое «вау». И это очень интересный опыт. И главное, что если это на меня так действует, то у зрителя точно должен быть похожий эффект.

Кто герой твоей выставки, есть ли он? Нужен ли герой вообще в принципе?

Герои моей выставки — это решение, форма и время. Причём это очень простые материи. Форма как визуал может быть без формы. А время визуально показать сложно. И здесь это основные герои. У меня вначале была идея побольше внести туда персонажей и лиц, но я понял, что тогда можно немножко срезать и убрать вес этого важного решения. Мы возвращаемся к тому, что оно всё перевернуло у меня в голове. Я люблю, когда такое происходит. Это важно для меня, потому что я лично знаю человека. Но те, кто придут на выставку, не знают его, и это может сработать иначе. Но если их заинтересует этот феномен, они смогут узнать, смогут познакомиться с личностью.

Милан, Москва когда?

Сейчас мы отстреляемся с выставкой в Сочи и уже плотно займёмся датами. В Москве хочется провести в основном в зале ГЭС, не в сводах. Там много всяких нюансов и нужно попасть в очередь. Про Милан мы сейчас думаем, как лучше сделать логистику, это тоже свои особенности. В Сочи нам с папиным другом пришлось вручную вести работы. Сутки ехать через снежный шторм, через обычный шторм, только для того, чтобы успеть всё это вовремя.

Слушай, любой писатель убил бы за такой сюжет.

Да я бы предпочёл не проходить через это всё. Но таков путь

Повлияло ли то, что Андрей создал спот и впоследствии парк, на твоё решение жить в Хосте?

Наверное, косвенно. В Сочи сёрфинг — уникальная штука. Потому что приезжают очень разные лица со всего мира. И кто-то из них может быть чисто сёрфером, кто-то архитектором или врачом. И всё это оставляет след. Кто-то постоянно говорит о сёрфинге. Кто-то остаётся жить в Сочи. Кто-то начинает что-то привносить своё. Вообще, типичная джентрификация начинается. Я появился, когда «Хоста Спот» стационарный уже был. Но это сыграло огромную роль, ведь люди там концентрировались, тянулись в место и создавали невероятную атмосферу. Очень круто, когда в таком неидеальном мире люди пытаются какой-то цепочкой взаимодействия создавать классную атмосферу для жизни. И это не про сёрфинг. Опять же про решения. Много можно было чего-то более прибыльного сделать, но это про то, как быть верным своему пути и каким-то принципам и идеалам.

Так чем тебя зацепила Хоста? Если бы ты не переехал, ты бы не снял эту совершенно выдающуюся выставку. Я там была, я могу так говорить.

Сочетание места и людей. Это большая история. Причём я застал момент, когда многие уехали отсюда. Но при этом сути не меняется. Место невероятное, люди невероятные, взаимодействие невероятное. Я прожил около 8 лет в Лос-Анджелесе, говорю, что вижу.

Тебе не понравились калифорнийские сёрферы?

За те 8 лет, которые я там прожил, я не заметил ни одной перемены в городе. Ничего абсолютно. Притом что, в этом городе присутствуют самые талантливые люди в мире.

Может там всё так хорошо, что нечего менять, а у нас всё так плохо, что надо менять?

Я не хочу опускаться в урбанистику и политику. Но смысл в том, что ничего не поменялось за долгие годы. Только убер стал дороже, и квартиры стали дороже, и всё стало дороже примерно в 5—6 раз.

Не переживай, мы тут примерно на одной волне с Калифорнией.

Её догнать в этом плане сложно. Просто если так задуматься о том, что ты живёшь в месте, где вроде как самые талантливые люди… У каждого уважающего себя художника или архитектора есть квартира в Лос-Анджелесе. Но там ничего не меняется. Я сейчас могу прилететь, подойти чуть ли не к каждому кирпичику, тегу, граффити — и ничего не изменилось. Теряется какой-то жизненный импульс. Люди перестают взаимодействовать с пространством. А здесь я нахожусь недолго, примерно 2 года, и количество изменений, достаточно небанальных, много. И дело ещё просто в жизненной энергии, которая здесь происходит.